Вот вы постоянно возмущаетесь: «Кругом коррупция!» А вот я считаю, что у нас в Казахстане нет никакой коррупции. Ведь что такое коррупция? Это аномалия, сбой в механизме общества, в системе, нарушение правил. У нас же благодаря коррупции все работает именно так, как должно. Ну или вообще просто работает. Вот, к примеру, необходимо родителям место в садике? Сунул или занес, и все работает. Все довольны. Ребенок в садике, родители могут продолжать зарабатывать на очередные «предвиденные расходы», которые непременно возникнут по мере роста дитяти. Школа там, институт, хорошая работа в хорошем месте. Механизм отлажен и работает как часы. Если уж давать определение, то коррупция - это форма общественных отношений, которую принято считать нарушением правил, хотя на деле она просто показывает, как эти правила действительно работают.

Наши отношения к власти и собственности - не ошибка, а историческая константа. Историк Юрий Васильев когда-то заметил, что в восточных обществах, включая Древнюю Русь, существовала особая модель: власть - собственность. Тот, кто правит, не просто распоряжается имуществом, он им владеет по самому факту своего положения. Государство - не абстракция, а большой дом, в котором все «свое»: и кресло, и земля, и люди.

Эта идея не исчезла. Она только поменяла вывески.

Сегодня чиновник не столько ворует, сколько «пользуется принадлежащим ему по статусу».

Он не чувствует вины, потому что действует в рамках своего культурного права.

Именно поэтому у европейцев и у русских западников возникает идиосинкразия при слове «коррупция». Они реагируют морально, почти религиозно. Им кажется, что нарушен порядок мира, как будто это случайная грязь на белой рубашке.

Но для нас это не пятно, это ткань самой рубашки. Они не понимают, что бороться нужно не со схемой, а с культурой. Не с преступлением, а с менталитетом. А менять менталитет - значит менять саму душу общества.

В нашем же обществе коррупция - это почти легальный способ ускорить естественные процессы, если они слишком медленно текут по бюрократическим каналам. Этакий национальный антидепрессант для системы управления.
У нас все наоборот: когда нет коррупции, порядок нарушается, а мы чувствуем тревогу.

Честно говоря, о том, насколько нетерпимы европейцы к коррупции, я знаю лишь поверхностно. Думаю, что нам для примера ближе Китай, который научился с ней обращаться профессионально. Да, часто в дискуссиях в пример приводят, что там за коррупцию, дескать, расстреливают. Но постойте, Китай на международной арене действует так, как будто коррупция - это универсальный язык общения между государствами. И, похоже, он не ошибается. Внутри страны они борются, сажают, очищают ряды. А во внешней политике - те же механизмы становятся инструментом влияния, способом договариваться, продвигать интересы. Коррупция превращается из морального греха в технологию управления.

И дело тут не только в Китае. Мы живем в мире, где коррупция давно перестала быть «азиатской болезнью» или «наследием постсоветского прошлого». Она стала системой взаимопонимания, способом договариваться, формой дипломатии. В этом смысле язык этот универсален. И страшно то, что многие действительно на нем говорят.

Васильев писал, что в России (думаю, у нас в Казахстане так же) власть традиционно не отделялась от собственности: кто властвует, тот и владеет. Это не просто экономическая особенность, а глубинная культурная установка. Из нее вырастает и коррупция, и патернализм, и то, что мы часто называем «своими порядками».

Европейцы часто уверены, что они выработали иммунитет к коррупции. Но и в Европе, и в Америке существуют свои мягкие формы этого же вируса - от лоббизма до политических пожертвований. Просто он переименован, одет в приличные костюмы и представлен как «влияние».

Мы привыкли думать, что коррупция - это что-то низкое, почти бытовое: взятка, чиновник, конверт. Но, если смотреть шире, это разрушение доверия как основы общественных отношений. И вот в этом месте хочется вернуться к культурному коду. Он формируется не только законами, но и привычками - в том, как мы решаем вопросы, как оправдываем обходные пути, как относимся к «договориться». Не потому что мы безнравственны, а потому что у нас другой культурный язык. Мы выражаем уважение не законом, а «благодарностью».

Именно поэтому, когда к нам приезжают западные консультанты с лекциями о транспарентности, их советы звучат, как перевод без контекста. По мнению Васильева, эта логика уходит корнями в древние формы управления, где власть не отделялась от земли и людей. Чиновник не назначался, а «наделялся». Он не получал зарплату, он пользовался. Он не воровал, он жил «по своему уделу». Так складывалась целая система взаимоотношений, где власть была не институтом, а имуществом, и потому передавалась, защищалась и использовалась, как любая другая собственность.

Если смотреть под этим углом, становится ясно: коррупция в постсоветских и восточных обществах - не сбой, а инерция этой модели.

Мы не строим параллельную систему, мы просто продолжаем старую, только в новых формах. Должность остается собственностью, а государство - ресурсом, который нужно уметь «обслуживать». Поэтому любая попытка «бороться с коррупцией» воспринимается не как очищение, а как угроза собственности. Ведь бороться нужно не с людьми, а с самой логикой, в которой власть - это форма личного владения, а не общественного служения. А коррупция считается объединяющей национальной идеей. Мы привыкли жить внутри этой логики, считать ее естественной, почти родной.

И потому борьба с коррупцией кажется не реформой, а вмешательством в привычный порядок вещей - в тот самый хрупкий баланс, на котором все держится и все работает.

Но, если задуматься, любой порядок держится лишь до тех пор, пока в него верят.
И, может быть, начало перемен - не в громких лозунгах и комиссиях, а в простой перемене сознания: когда мы перестанем считать ненормальное нормальным.

Так что вопрос не в том, есть ли у нас коррупция. Вопрос в другом: готовы ли мы признать, что она - не болезнь, а часть того, как у нас все устроено. И если когда-нибудь мы действительно захотим ее искоренить, придется менять не должности и не отдельные лица, а сам культурный код - тот, что веками соединял власть с собственностью, а чиновника с его «естественными правами».

Вместе изменим жизнь к лучшему?