Я постоянный читатель «Нашей Газеты». Не оставляю без внимания материалы о прошлом. Решился написать и о своей жизни, ведь она - та капля, в которой отражена наша история.

Нас называли кулаками

Я родился в немецком Поволжье, в деревне Лаувей Саратовской области в 1921 году. Отец мой одним из первых вступил в колхоз: отвел корову, двух лошадей, больше у нас скота не было.

Бывший участник Гражданской войны, раненый, отец стал работать бригадиром, сестра и брат тоже работали в колхозе, мама пекла хлеб для колхоза. Мне не было и 10 лет, но я тоже работал: переносил горячий хлеб в погреб, чтобы скорее остывал. Не работали у нас трое: 78-летние дедушка и бабушка и брат старший - калека.

Как-то ночью к нам пришел мужчина с ружьем и сказал отцу, что его вызывают в сельсовет. А там отца посадили. Через несколько дней заехала во двор подвода, чужие люди вынесли дедушку в бессознательном состоянии. Нас с мамой не было дома, мы ездили, чтобы получить сведения об отце. Когда приехали, наши скудные вещички были уже в другом месте, а куда делись бабушка и дедушка - неизвестно. Через день нас пятерых увезли на хутор за 25 км от деревни. Поместили еще с одной семьей в конюшне. Охраняли нас комсомольцы. Когда темнело, они в окошко, через которое выкидывают навоз, давали нам что-нибудь поесть, даже предлагали убежать. Но 20-летний брат не двигался самостоятельно. 

Через неделю нас погрузили на пароход. Не разрешили взять самую необходимую для брата вещь - стул на колесах. Брату пришлось все время лежать, у него образовались пролежни и 1 января 1931 года он умер.

Нас доставили в город Энгельс, поместили в большое кирпичное здание складского типа, где собралось уже много народа. Называли кулаками. Условий для жизни - никаких. Ночью 2 августа 1930 года погрузили в вагоны. А 17 августа мы вышли на станции Караганда. До Майкудука, сказали,  добирайтесь, как можете.

Умершие лежали, как куча дров

Недалеко от насыпи будущей дороги на Балхаш образовался тогда целый лагерь из шалашей. Мама сшила три простыни, и мы тоже такой соорудили. Всех, кто мог что-нибудь делать, гоняли на работу. Здесь нас нашел отец. Степь голая, а надо было строить дома: дело шло к осени.

Из самана построили дом. В нем поместилось 52 человека. Вместо коек - насыпь из земли и дерна, прикрытая травой. Сложили две плиты. Давали нам паек - 200 г хлеба и немного других продуктов. Отец копал траншею для водопровода из Майкудука в Караганду. В январе 1930 года при спуске в траншею он упал, расшибся, и через 10 дней его не стало. Врачебной помощи не было никакой.

Через полтора года нас осталось в этом доме 11 человек. Остальных увезли в зеленую балку - в братскую могилу. Пришлось нам с сестрой как-то везти туда 17-летнюю девушку. Мы видели, что умершие были сброшены, как куча дров. 

В 1933 году мама устроилась работать в коммунальный отдел уборщицей, сторожем, истопником и еще курьером одновременно. При конторе нам дали комнату. Точно не помню, но в 1935 или 1936 году маму восстановили за хорошую работу в правах, выдали паспорт. Очень немногим тогда выдавали паспорта.

За колючей проволокой

Когда началась война, я жил в селе Русско-Ивановка в Осакаровском районе. Оттуда 9 апреля 1942 года меня мобилизовали в трудармию. Оказался я в Челябинске. 9-ый строительный отряд - так именовалось место назначения. А когда разглядели утром -  это лагерь для заключенных, обтянутый множеством рядов колючей проволоки, по углам вышки, на которых стояли часовые с винтовками.

Нашему заезду еще повезло: для нас уже были построены бараки на 250 человек. Мы смели с нар снег и только легли, как вдруг команда: «На выход!» - и начался шмон. Перешарили все наши вещички и нас самих, отбирали деньги, бритвы, перочинные ножи. Я деньги спрятал во дворе, оставил 38 рублей, но и их забрали. Такие шмоны устраивали в течение трех ночей подряд.

Наутро в барак пришли исхудалые, опухшие трудармейцы. Каждый или почти каждый что-то принес из вещей для обмена на съестное. Это были те несчастные, которые прибыли сюда еще в январе, жили в палатках, строили бараки сначала для себя, а потом и для нас. Первые 2-3 месяца мы получали  по пачке махорки в месяц, она стоила 300 рублей. Одна маленькая самокрутка - 5 рублей, а 280 г хлеба - 60 рублей. Надо было выбрать: курить или изредка покупать хлеб. Я выбрал второе. И по сей день не курю. Многие из-за этого курева не вернулись домой, умерли от  голода.

Барак назывался стахановским

Лагерь был многонациональным: немцы, поляки, румыны, евреи, финны. На работу ходили под конвоем. Выходили из ворот строем побригадно, прямо в объятия конвоиров с винтовками, примкнутыми штыками. Краткий инструктаж: при попытке к побегу применяется оружие. Наша бригада попала на рытье котлована под сталеплавильную печь. Потом нас переквалифицировали в арматурщиков. Работа была легче, и котловка стала лучше, хлеба давали по 800 г, появились второе и премблюда (премиальные - «НГ»).

К октябрьским открыли в лагере стахановский барак, туда попал и я. В общих бараках лежали на голых нарах. Ну, а в стахановском - комфорт: матрац, одеяло, простыни, подушки и нары одноярусные.

Но перезимовать мне там было не суждено: отморозил пальцы на ногах. Обувь нам шили из автопокрышек. Их расслаивали: часть, что с нитками, шла на перед и задник, а протектор на подошву, голенища строчили из трофейных шинелей. И такая обувь меня подвела. Но освобождений не давали. Сделают перевязку - и иди на работу. Ногти с пальцев слезли, пальцы гнили.

Как-то ночью нашу бригаду построили и подвели к вахте для отправки в Копейск в шахту. Ждем машину, а ее нет и нет. Вдруг к вахте из лагеря подъезжают двое саней, нагруженные мертвыми трудармейцами. Лежали они штабелями высотой в человеческий рост, и все совершенно голые. Вот они-то были без охраны. Можно себе представить, сколько за эти годы было вывезено и брошено в общую могилу людей.

Кто-то, может, скажет, что на войне тоже гибли люди. Все верно, но там знали, за что умирают...

Как-то мы убирали территорию хлебозавода. Приехала машина из нашего 9-го стройотряда за дрожжами. (Нам давали каждый день по 100 г пивных дрожжей против цинги, а взамен удерживали с вечерней пайки хлеба 20 г.) Меня попросили помочь. Полез я наверх, стал принимать ведра с дрожжами. Мне говорят снизу: «В ведре оставь немного попить». Я слил остатки в котелок, думал, и мне оставят немного. Слез, а в котелке пусто: про меня забыли. А я до сих не забыл.

А под «грибком» - часовой

На другое утро радость - нам выдавали круглосуточный пропуск. Выходишь из зоны - получаешь, возвращаешься - отдаешь.

Стал я работать геодезистом с вольнонаемниками. Котловка поднялась: хлеба 900 г, первое, второе, да еще и дополнительные премблюда. Сначала трудно было ходить от слабости, но потом я свободно преодолевал 15 км до пункта назначения и обратно, да и вся работа была на ногах.

В конце апреля 1945 года меня и еще 25 человек, все комсомольцы, послали копать саженцы. Когда вернулись, нам объявили, чтобы завтра к 11 часам пришли с вещами. Всю ночь я не спал, думал, зачем зовут. А утром сказали, что с этого дня мы самоохранники - охраняем себя сами.

На строительной площадке за колючей проволокой работало множество заключенных. Люди, не привыкшие к голоду, гибли и мало могли делать пользы стране. Вся стройплощадка охранялась: через 50 - 60 м стоял часовой с винтовкой под грибком, а у следующего грибка - самоохранник. Если увидит бегущего через зону, должен кричать, а сосед с винтовкой должен стрелять. Вот так и жили.

В 1946 году я женился на украинке, растили трех сыновей. В 1958 году переехали в Казахстан, сейчас живу в Маршаловке Карасуского района.

«В санях мертвые трудармейцы лежали штабелями высотой в человеческий рост. Совершенно голые. Вот они-то были без охраны».

Фото Ярославы БОГАТЫРЕВОЙ