Это не та грамота, что современная молодежь пишет на заборах, на стенах в подъездах жилых домов и общественных туалетов. Это военная и политическая грамота, которую осваивала молодежь - дети войны. Мне было 7 лет, когда началась Великая Отечественная война. Это возраст детей, которые по современным меркам должны были пойти в первый класс, но в 40-х годах в первый класс принимали детей, которым исполнилось 8 лет, поэтому нас к школе не готовили.

Мы жили в Украине, на небольшом хуторе Барабашовка колхоза «Червоный шлях».

На хуторе было около 50 хат в сосновом лесу возле речки Псёл. Лучшим зданием была четырехгодичная школа из красного кирпича, построенная в 30-е годы после создания колхоза из трех населенных пунктов. В школе училось 10-15 ребят, все четыре класса в одном помещении одновременно. Учила одна пожилая учительница, которая жила в школе. В том же здании проводились собрания жителей хутора.

Когда фашистские войска в 1941 году подошли к Киеву, от нас по прямой это примерно 300 км, закончилась заготовка сена на лугу и начали вручную косить рожь. Мужчины ушли на войну, поэтому косили рожь и вязали в снопы пожилые деды. Колхозную скотину угнали в Воронежскую область, лошадей мобилизовали в армию, осталось на хуторе пять пар быков рабочих (волы), на которых свозили дети и подростки снопы ржи и складывали их в клуню (овин). Более двух месяцев у нас было безвластие: наши отступили в Курскую область, а немцы еще не пришли. При отступлении нашими войсками были оставлены военные люди для организации партизанских отрядов в тылу врага. И вот с их помощью наши деды на собрании решали, что делать с колхозным зерном. Одни предлагали раздать зерно поровну колхозникам, а другие - уничтожить, чтобы не досталось оккупантам. Было решено уничтожить. Амбар с зерном подожгли.

В Красной Армии во время обороны Киева служил мой дядя - Моренец Лев Михайлович. Выходя из окружения, дядя Лева оказался дома, на нашем хуторе. Старшие дяди Иван и Алексей воевали, а мой отец не доехал до Киева, также пришел из окружения домой, так как немецкая авиация разбила поезд возле города Ровно. Мой отец - Горбуля Роман Степанович - и дядя Лев влились в местный партизанский отряд разведчиками. По заданию командира отряда дядя Лева поступил в полицию, а отец стал гнать в деревне самогон из свеклы для немцев, которые появились в нашем районе. Тыловые их части, голодные пожилые немецкие вояки ходили по селам, просили есть и пить шнапс. А разведчикам это было на руку. Отец имел партизанскую кличку Горбуль (после такой стала и наша фамилия), ночами он куда-то уходил с информацией, полученной от пьяных немецких вояк. Дядю Леву расстреляли по ошибке наши особисты в 1942 году, а отца арестовала полиция в апреле 1943-го, и мы до сих пор не знаем, где и как он погиб.

Его две недели держали в тюрьме города Лебедин, от матери два раза принимали продуктовые передачи, а на третий ответили, что он выбыл. Мама моя в оккупационном паспорте получила отметку «жена партизана», а моя старшая сестра Соня, девушка 16 лет - отметку «дочь партизана». Летом 1943 года Соню угнали в рабство в Германию, попала на работу к помещику возле Гамбурга. Вернулась домой в 1946 году после освобождения города английскими войсками. Моя мама - Горбуля Малания Михайловна - осталась с пятью детьми, самый старший я - 9 лет, самый младший - брат двух месяцев.

В 1942 году школа начала работать. Оккупационные власти (бендеровцы) разрешили учить детей на украинском языке и отпечатали букварь без единого рисунка на газетной бумаге. В одну из ночей отец пришел домой, мама рассказала ему, что меня без его согласия забрали в школу и выдали букварь, один карандаш и один лист чистой бумаги с фашистскими водяными знаками свастики. Отец запретил ходить в школу до освобождения, а букварь использовал на закрутки табачной сигареты и скурил его.

Ни книжек, ни газет в нашем доме не было. Мы только подбирали листовки, которые разбрасывали с самолетов и немецкие, и русские летчики. Но читать я не умел, а мама, дедушка Михаил и бабушка Анастасия даже букв не знали. При помощи старших соседских ребят я выучил буквы и на деревянном заборе перед нашим окном прочитал советский лозунг с буквами метровой величины «Борьба за социализм - борьба за хлеб».

Полиция во время оккупации пыталась стереть этот лозунг, но он был написан на сосновых досках березовым дегтем. Этот лозунг можно было уничтожить только если сжечь забор, а его сжечь не смогли, потому что забор принадлежал родственнику одного полицая. Этот лозунг сохранился до освобождения нас от фашистской оккупации. А для меня этот лозунг был и учебной грамотой, и первой политикой советской власти.

Николай ГОРБУЛЬ, майор советской милиции в отставке, Костанай