Кино со своим участием она смотрит с трудом

В июле отметила юбилей одна из самых любимых актрис России - Лия Ахеджакова. Как написали "Известия": "Хрупкая женщина с жесткими моральными принципами, прирожденная травести, безгранично раздвинувшая границы своего амплуа...". Пресса широко отметила день рождения Лии Меджидовны. Одно из самых интересных интервью получилось у ежедневного общественно-политического журнала  The New Times - "Новое время".

Вечное холуйство 

 - Лия Меджидовна, вы нередко комментируете в прессе политические и общественные события. Что заставляет вас высказывать свои политические убеждения в то время, когда многие предпочитают не вмешиваться в эту область?

- Это не политические убеждения. Это убеждения, входящие в нашу профессию: сочувствие, неприятие несправедливости. А политика меня абсолютно не волнует.

- Как вы думаете, сейчас страха в обществе стало больше, чем раньше?

- Вообще страхов слишком много оказалось в жизни моего поколения. Книжки ночью, запершись на все засовы, лихорадочно читать. Всех вокруг подозревать в стукачестве. «Это не телефонный разговор...» Забыли? К сожалению, не удается забыть. А вечный страх перед начальником, а наша медицина? А Аня Политковская, а Щекочихин, а Наташа Морарь, а Ходорковский... А нищая старость? Забоишься тут.

- Раньше подобные страхи у вас были?

- Были, есть и, боюсь, будут.

- Говорят, что художники делятся на два типа: один хочет изменить с помощью творчества что-то в себе, а другой - в окружающем мире. А вы?

- Ничего, кроме себя, и то с большим трудом, изменить в окружающем мире я не могу. И не собираюсь. Мне кажется, это невозможно. Только Господь Бог может что-то изменить. Например, рабство - неискоренимо... И никакими гениальными спектаклями, никакими произведениями искусства его выбить невозможно. Каждый должен из себя раба выдавливать. Но почти никто не собирается этого делать...

- Вы говорите о человеческой природе вообще или конкретно о наших соотечественниках?

- Я о других странах не могу говорить, я не так хорошо их знаю. Но я очень хорошо знаю Россию. Я столько ездила по стране... Не устаю удивляться, как многолики проявления рабства. Например, вечное холуйство. Сталинизм, опрокинувший целые народы в рабство, до сих пор жив, здравствует и даже пускает свежие росточки. А молодые, крепкие фашисты, забивающие до смерти юношей с другим цветом кожи или просто говорящих на другом языке? Это уже не раб - это варвар.

Светлые люди

- Страна, которая открывается перед вами во время гастролей, - какая?

- Изменения колоссальные. Появились новые изумительные театральные помещения. Строят храмы, роскошные дворцы культуры, новая архитектура. Это в больших городах и там, где нефть и газ. Но очень много нищенства, чиновничьего беспредела, зверского рейдерства, бесправия человека перед государственной машиной. Много светлых людей в стране. Даже неожиданно много. Мы когда-то с Васей Лановым поехали по приглашению на день города Новокузнецка. Привезли нас в какую-то деревню. Мы выступили, а потом для нас устроили банкет. Подходит ко мне женщина в белом платочке, учительница, она была на нашем концерте. Говорит: «Лия Меджидовна, у вас есть пять минут? Во-первых, вот вам сметана, и Василия Семеновича тоже покормите... А во-вторых, я хотела узнать, вы в последней «Литературной газете» статью Померанца читали?» Я говорю: «Как ни странно, читала». Тогда это была хорошая газета, где печатались лучшие умы России. И мы обсуждали с ней потрясающую статью Григория Померанца. В любой провинции можно встретить единомышленников и более образованных людей, чем ты сам. Меня поразила эта учительница. До сих пор ее помню.

- Если бы была возможность что-то поменять в прошлом, что бы вы изменили?

- К сожалению, такой возможности у меня нет.

- Кино со своим участием смотрите?

- С трудом! Я не могу себя видеть на экране. Потом смиряюсь, понимая, что вот эту сцену недотянула, эту хорошо сыграла, эту промямлила.

- Какое влияние оказали на вас родители?

- Они работали в провинциальном театре, который жил очень трудной жизнью, они мне и привили смиренное служение театру. У меня нет проявлений актерского высокомерия: на этой площадке играть не буду, для этих зрителей не стану... Я могу играть в глухой провинции, играть для двух рядов зрителей. У меня ментальность провинциальной рабочей лошадки. Это, конечно, от родителей.

- Разве некоторый гонор не входит в арсенал того, что принято называть актерским достоинством?

- Мой гонор выражается только в том, что я не хочу много мелькать по мелочам. Но если предлагают маленькую роль, в которой заложено богатое содержание, где есть возможность сыграть судьбу, - это один разговор. А когда нужно выйти на сцену или сняться в фильме только для того, чтобы посмешить, у меня все внутри протестует. Но это не гонор, а актерское достоинство.

-  Какими будут ваши следующие шаги в театре и кино? Галина Волчек предлагает новые роли?

- Нет. Ведь театр надо строить на молодежи. А в «Современнике» сейчас очень сильная молодежь. Боюсь, что меня уже ничего в нашем театре не ждет. Ждать времени уже не осталось. Но все равно надо ждать.

- У каждого человека есть воспоминания, от которых ему становится теплее...

- Я не склонна жить воспоминаниями. Я ищу утешения в том, что есть, а не в том, что было. Если все время обращаться в прошлое - это больно.

Вместо автобиографии

Этот материал, вывешенный на сайте peoples.ru, написан от лица самой Лии Ахеджаковой. Очень трогательный. Быть может именно потому, что она так яростно стремится жить настоящим.

"Майкопский драматический театр существовал столько, сколько я себя помню. Папа работал там главным режиссером и какое-то время пел в оперетте. А мама была актрисой, очень хорошей актрисой. В театре одновременно работали две труппы: адыгейская и русская. И всем этим папа заведовал. Это было сразу после войны: вокруг полная нищета и разруха. Спектакли шли каждый день, без выходных, - и длинные спектакли. Провинциальный театр - это и сейчас порой очень трагическая история... Но в Майкопе был хороший театр. Помню, директора звали Борис Павлович. Они с папой очень много работали, все время что-то такое придумывали, что театр знали и в него шли. Иногда, приходя домой, он даже маму называл Борис Палыч. Они прилагали какие-то дикие усилия. Папа придумал такой ход: он пригласил для работы в театре молодых красивых ребят, которые не были артистами по образованию, но умели прекрасно двигаться по сцене и хорошо петь. Людям, пережившим войну, нужен был театр, где бы они могли забыться и хоть чуть-чуть порадоваться. Это не коммерческое искусство было, а утешающее. И это, очевидно, не от ума было придумано, а по интуиции.

Каждый вечер какая-то часть труппы ехала в деревню, или в какой-нибудь район, или в другой город, а какая-то на месте играла. Нужно было зарабатывать деньги, чтобы кормить семьи. Обычно они ездили на грузовике. Мама, как человек, больной туберкулезом, сидела рядом с водителем. Это была ее привилегия. Однажды грузовик перевернулся, мама выпала из кабины на полном ходу, но успела поджать ноги. Может благодаря этому осталась жива...

В Майкопе был маленький летний театрик над рекой, с зелеными крашеными скамейками: А напротив - комната смеха с кривыми зеркалами. Я хорошо помню этот парк. В центре - кремль из фанеры, а внизу река. Вокруг фанерного кремля - цветы каллы. А направо летний театрик. Маму затягивали в корсет в эти сорок градусов жары. А жара в Майкопе держится до десяти-одиннадцати вечера. Внизу в реке лягушки кричат, а здесь на сцене "Коварство и любовь" (или "Кремлевские куранты" Погодина). И люди играют с такой самоотдачей! В белых париках, с наклеенными ресницами, дышать нечем, очень неполный зал - что-то невероятное. Были еще какие-то спектакли, но мне почему-то запомнился именно этот. И мама: у которой легких почти нет: она где-то лет в двадцать семь решила помочь своему театру распространять билеты. Актерам казалось, что люди не идут, потому что кассиры (интересно, что те из них, кто распространял билеты по районным клубам, назывались "борзыми") неумело работают. Вот она в эту жару набегается как "борзая", придет, ведро холодной воды на себя выльет - и опять в театр. И сначала воспаление легких, потом еще, а потом и туберкулез... И вот мою маму, с четырьмя кавернами в легких, затягивали в корсет. Какая же это актерская самоотверженность - в жару, в корсете, в парике, с наклеенными ресницами терзать себе душу в течение двух-трех часов, а потом за кулисами кашлять кровью.

Бабушка умерла, а она в этот день играла Сюзанну из "Женитьбы Фигаро": нельзя было отменить спектакль. Когда мама умерла, я тоже играла..."