ЧЕЛОВЕК ИДЕТ В ТЕАТР, ЧТОБЫ ЗАБЫТЬ О ТЕЛЕВИЗОРЕ

Мир всегда был достаточно жесток. Но с тем, что пришлось нам пережить в течение последних 15 лет, могут сравниться лишь несчастья, принесенные войной. Как в этих условиях остаться человеком? В этих условиях за помощью часто обращаются к искусству. Однако способно ли оно спасти от окончательного распада? На эту тему наш корреспондент решил побеседовать с главным режиссером Костанайского областного Русского театра драмы и кукол Александром Лиопой.

О труде и любви

- Александр Александрович, наше общество в ходе рыночных реформ качественно изменилось, и далеко не во всем в лучшую сторону. Способно ли искусство помочь человеку остаться человеком? Ведь оно само переживает нелегкие времена. Что происходит сегодня в театре?
- Можно сказать, что театр сейчас становится именно театром. При советской системе он был частью партийной идеологии, частью пропагандистской машины. Он должен был агитировать и воспитывать. Поэтому у нас были Гельман, Шатров, Погодин, была социальная драматургия. Хотя до этого никто, нигде, ни в какие времена не писал пьесы о том, как люди работают на производстве. Сейчас даже в масскультуре (как бы к ней ни относились) нет нигде про то, как рабочий что-то мастерит или ремонтирует. Есть про любовь, есть про ненависть, есть о Боге, есть сильные, есть слабые, есть что угодно, нет только про труд. Я не знаю, хорошо это или плохо…
- А почему нет? Ведь человек треть суток проводит в сфере труда, и там проявляются такие же человеческие страсти. Так почему бы производственный фон не использовать в произведениях искусства?
- Заметьте, ни у Шекспира, ни у Пушкина герои, образно говоря, не вытачивают гайки. Нам везде предлагаются какие-то экзотичные, необычные обстоятельства. Да, мы занимаемся около трети суток трудом, но зачастую – трудом нелюбимым. А те, для кого он любим, носят клеймо чудаков, чокнутых, бессребреников. Как мы, например, актеры. До сих пор наша профессия на грани «уважения-неуважения». Дескать, что такое артист? Это же несерьезно! Мой отец, царствие ему небесное, спросил меня: «Саша, ты куда пойдешь?» Я ответил: «Хочу стать актером, артистом». Он: «Ты на баяне умеешь играть? Ты танцуешь, поешь?» Отвечаю: «Нет». «Так какой же ты артист, твою мать! Вот Крючков, это артист!» Такое вот понимание нашей профессии. Хотя актеры – люди мало зарабатывающие, все время ущемленные в быту, но, тем не менее, из века в век туда идут, из века в век работают, поддерживая эту профессию. Наверное, труд – это то, что всем надоедает. Я согласен с идеей, что труд сделал из обезьяны человека, но без любимого труда человек не станет человеком никогда. Почему он идет в театр смотреть спектакли? Идет за тем, чтобы получить то, чего не хватает в жизни. А труда любимого и нелюбимого ему хватает по горлышко и выше. Поэтому в театре темы любви, ненависти, добра и зла, темы, которые раскрывают в душе то, чего человек не подозревает в себе, но интуитивно находится в поисках своей какой-то вечной ценности. Поэтому театр был, есть и будет.

О насилии и утешении

- Сейчас человек поставлен в такие условия, когда он сам обязан заботиться о своем физическом выживании. Не у всех это хорошо получается, и такие люди испытывают огромнейший дискомфорт. В репертуар своего театра вы включаете такие пьесы, которые помогали бы снимать именно такое состояние?
- Естественно, человек ищет, где он может почерпнуть духовное богатство, чтобы дальше ему легче было жить. Поэтому на нашей сцене появилось много классики. И зарубежной, и русской. У человека в период экономического развала была страшная потребность в утешении, мы это поняли и старались его дать. Потом – нужен элементарный заряд оптимизма, и здесь мы пошли не путем постановки «клубнички», как это делает «попса»: боевиков, триллеров, эротики, которыми заполнены все телеканалы. Мы брали какие-то чистые, поэтические, лирического плана хорошие комедии, придя на которые можно хорошо отдохнуть. Отсюда у нас «Моя прекрасная леди», «Дама – невидимка», «Изобретательная влюбленная», «Амадей», которые дают человеку возможность глотнуть свежего воздуха. Мы ставим вопросы, которые нас волнуют. Также, как и любого рядового гражданина. Но мы не боги, не руководители государства и не обязаны на эти вопросы отвечать. У нас появились острые, злободневные спектакли. Например, прекрасный спектакль «Сумерки». Там о брошенных стариках, о ветеранах, о героях войны. Их предали. Они отдали государству последнее: квартиры, жизнь. Эта незатейливая история задевает каждого. В том числе – что удивительно – и молодежь. Есть у нас в репертуаре злободневная вещь «Блин – 2» Слоповского. На грани фола. Спектакль о наркоманах. Мы постарались вскрыть эту тему без вранья.
- Как вы относитесь к мнению, что искусство может переделать человека?
- Известный режиссер Юрий Любимов, отвечая на этот вопрос, сказал, что искусство, и театр в частности, никогда не перевоспитают человека. Если бы это было так, то не было бы тюрем. Мы всегда стремимся к светлому, но все гораздо сложнее. Воспитание идет отчасти, но только до того порога, за которым театр превращается уже в назидательно-дидактические вольтеровские чтения. Кому это нужно? Ведь искусство – явление живое, манящее, где-то эпатажное, но оно развлекательное в первую очередь.
- Я об этом спросил потому, что нередко причину «зверского» отношения людей друг к другу, которое сегодня зачастую наблюдается, видят в показе на телеэкранах сцен насилия, демонстрации легкого отношения к ценности человеческой жизни.
- Мы путаем причину и следствие. Мое личное мнение: причины сегодняшней озлобленности и потери нравственных начал – в самом обществе. Это следствие переломных, страшных исторических процессов. Объективных. Ожидаемых или неожиданных – это уже другой вопрос. Историки во всем этом разберутся. Мне кажется, что причины возникновения насилия и прочих негативных вещей в самой жизни, а не в фильмах масскультуры. Такие фильмы появляются лишь потому, что в них есть потребность у какой-то части общества. Одному мальчишке, который любит проводить время за компьютерными играми, задали вопрос: дескать, в этих играх сплошное бах-бах! и не начнешь ли ты также убивать на улице? Он ответил, что наоборот: весь свой запас озлобленности он сбрасывает в этой игре. Неправда, что дети, насмотревшись фильмов об убийствах, должны обязательно друг друга убивать на улице. Другой вопрос: вообще нужны ли такие фильмы? Конечно, тот уровень, который мы имеем в масскультуре, нам не нужен. Потому что он ниже, чем мы имеем. Заполняя наше культурное пространство подобными западными «видиками», мы обедняем себя, мы становимся нищими, мы теряем свой прежний духовный потенциал.

О театре и религии

- Но тут возникает другая проблема. Чем должен руководствоваться человек, имея такой богатый выбор, который мы получили в последнее время? Людей надо учить выбирать, или в каждом из нас есть что-то природное, что поможет сделать выбор, помогающий формировать нравственную личность?
- Мне кажется, этот вопрос не имеет ответа. Мы движемся от общества коммунистического к обществу индивидуалистическому. Какой-то своей общей нравственной идеи мы пока не имеем. Для ее выработки нужны не год, не два и даже не десять. Молодежи сегодня при таких широких возможностях выбор делать сложно. Этому надо учить, для чего нужно сохранить нашу духовность, наши национальные истоки. Русские, казахские, других народов.
- Но ведь есть еще религия. Сегодня говорят, что достаточно усвоить те универсальные нравственные заповеди, которые там прописаны. Дескать, это и есть критерии нравственности выбора. В том числе и при восприятии произведений искусства.
- Я согласен со всеми религиозными постулатами. Но только в их идеальном воплощении, а не так, как их иногда выражают некоторые религиозные деятели. Сравнивать церковь и театр, конечно, не корректно, и я бы не хотел этого делать, но у церкви слишком запутанная история, в которой было много далеко не праведного. И религиозные распри, и пропаганда обрядности, которая иногда приводила к войнам…
- Но ведь и в искусстве есть конфликты между стилями, отдельными школами и творцами…
- Да, все так, но я не об этом. То, что заключено в самой идее Бога и нравственных заповедях, по которым мы должны жить, это на все времена. Но ощущать это надо как-то иначе. Бог – это, наверное, в каждом и во всех, он должен быть в душе, а не существовать в каком-то помещении, между стенами. Но это очень сложный и деликатный вопрос, и я могу быть не прав.

О времени и менталитете

- Когда вы формируете репертуар своего театра, то, наверно, ориентируетесь на какие-то качества зрителя. Замечаете ли вы изменения духовных потребностей, которые подтверждают, что с началом нового века, нового тысячелетия и человек изменился?
- Я в этом смысле скептик и не вижу качественных скачков в сущности человека в связи с изменением цифр в летоисчислении. Мы мало чем отличаемся от людей времен французских королей и американского дикого Запада. У нас меняются внешние формы, а основные нравственные постулаты и внутренние двигательные мотивы остаются прежними. Наши инстинкты по-прежнему нами владеют.
- Вы сказали, что наше общество движется по пути индивидуализации, а раз люди почти не меняются, то будут ли у нас прививаться ценности новой общественной системы?
- Не знаю. Пока идет очень сложный и затянутый болевой процесс. Процесс осмысления новых ситуаций в обществе, к которым мы просто не готовы. А будет это хорошо или плохо, надо подождать будущего.
- Я об этом спрашиваю потому, что мы часто говорим о какой-то особой ментальности нашего народа. Было ли так в вашей практике, что вам хотелось бы поставить интересную пьесу, но вы понимали, что у нас ее не поймут?
- В этом есть проблема. У нас не Париж, не Москва и не Берлин. Там небольшие театры могут позволить себе поэкспериментировать, не заботясь о зрителях. Мы в этом отношении немного законсервированы. Мы не можем себе позволить постановку Жан Кокто или Ионеско с его носорогами в человеческом обществе, ибо там даже если и говорят по-русски, то иностранным языком.
- Так чего же хочет костанайский зритель?
- В первую очередь, придя в театр, забыть о телевизоре. Это мы понимаем и стараемся дать. У нас нет ни насилия, ни грязи, ни «клубнички» пошлой. Я считаю, что это правильно. Хотя часть зрителей мы теряем. Иногда нам говорят: почему не ставите боевики, детективы? Зачем? Когда везде этим все заполонено. Мы даем отчасти сказку, отчасти развлечение, отчасти для души, отчасти для ума. Когда мы готовили «Чайку», нам говорили: ну, чем вы можете еще удивить в этой пьесе? Да нас самих там проблема заинтересовала. Озлобленность в обществе, почему творческие люди несчастны, почему вокруг выжженная земля, выж-женные души. Как в пустыне! И почему человек человеку – враг? Чехов написал эту пьесу 100 лет назад, но почему сегодня то же самое?! Если это заинтересовало нас самих, значит, найдется зритель, которому интересно то, что происходит на сцене.

Беседовал
Евгений Шибаршин