[an error occurred while processing this directive]
"С НОВЫМ ГОДОМ, СЫНОК!"
- Вставай, зеленоглазый! Время вышло.
Голос громыхал, как молоток по жести посреди распиравшей голову пустоты, абсолютной настолько, что черепушка
трещала от напряжения. Федор открыл глаза и со скрипом сообразил: нечто, стоявшее над ним, - баба. И не
просто баба, а одна из его платных подружек. Единственная, которая вот уже несколько лет, за неплохие,
правда, деньги в конвертируемой валюте, соглашалась провести с ним новогодние праздники. Нелегкая, между
прочим, миссия, вяло подумал он и попытался подняться. Диван шатнуло, стена накренилась, но Федор удержался,
утвердился в сидячем положении, и принял из рук подруги шипящий и плюющийся стакан с какой-то дрянью.
Какой именно – Федору было наплевать, Лариска свое дело знала неплохо, и не позже чем через сутки вполне
успешный костанайский предприниматель средней руки Федор Б. вернется в обычную жизнь.
Раз уж он проснулся, значит позади и тридцать первое, и Рождество, и старый Новый год. Самое время восстанавливать
нарушенные двухнедельным запоем связи, строить подраспустившихся продавцов на точках и вообще, демонстрировать,
кто в доме хозяин. Система, в принципе, была отлаженная и до боли знакомая. Вот уже лет двенадцать Федор,
разменявший недавно тридцатник, в канун очередного новогодья выпадал из жизни недели эдак на две. Он никогда
не помнил, что происходило с ним в это время. А, между тем, случалось многое. И до тех пор, пока не научился
контролировать процесс хотя бы чужими глазами, лучшее, что ему удавалось – это проснуться в вытрезвителе.
Реанимация, КПЗ, блатхата - все это тоже имело место. И однажды, когда из очередного загула едва отстраивающий
тогда свой бизнес Федор вышел не только без наличных денег, но и без квартиры с машиной, он решил: хватит.
Нет, “заплывы” не прекратились. Он просто купил себе няньку, чтобы не вляпаться во что-нибудь совсем уж
по-черному.
САМЫЙ СТРАШНЫЙ ПРАЗДНИК
Нового года Федька боялся, сколько себя помнил. Еще в детдоме процесс обряжения елки вызывал прилив
энтузиазма буквально у всех, а Федька забивался в самый пыльный угол и утыкался лицом в колени. Все, что
он чувствовал, вдыхая запах оттаявшей сосны и глядя на тусклый блеск затертых интернатовских игрушек,
это смертную тоску, печаль и стойкое желание бежать отсюда куда угодно.
Когда его перевели из рудненского детского дома в костанайский интернат – он начал бегать. Четко к новогодним
праздникам, презрев опасность замерзнуть, умереть с голоду и быть избитым пьяными бомжами. Интернатские
вообще сбегали часто, но большинство ждало тепла, когда приют можно найти под любым кустом. Однажды он,
девятилетний, предусмотрительно запертый тридцать первого декабря воспитателем в спальне, связал простыни
со всех кроватей и спустился из окна третьего этажа, как был, раздетым, в комнатных шлепанцах.
В тот раз Федор по тридцатиградусному морозу успел добежать до гастронома в двух остановках от интерната.
Тут его и остановили сердобольные бдительные тетки. Его укутали в чье-то старое пальто, накидали в пакет
мандаринов, конфет и отправили в больницу. Пальцы на руках прихватило конкретно. Это был лучший Новый
год в его жизни. В больнице утренника не было, а на елку, установленную в холле, можно было просто не
смотреть. Гостинцы тут же ушли в пользу сопалатников, о чем Федька не жалел. В эти дни аппетит, обычно
волчий, отсутствовал начисто.
А ночью, когда у него поднялась температура и в углах палаты стали мерещиться огоньки, к нему пришла дежурная
врачиха. Она была чернявая, с россыпью родинок на смуглом лице и куда-то очень торопилась. Но почему-то
Федька, увидев ее, почуствовал, как привычная тоска отпускает. Он ухватился за врачихин халат, та присела
рядом, и это была единственная новогодняя ночь, когда его не мучили кошмары.
Когда Федька вернулся в интернат, все стало еще хуже. Напрочь приклеилась кличка Федька Псих. Новогодние
страдания начинались за неделю до зимних каникул и затягивались на полмесяца. Федьку била истерика, он
мог дать ревака при всех, что детдомовскими крайне не поощрялось. Теперь его ежегодно отправляли в Затоболовку
на обследование, а когда дело дошло до восьмого класса, воспитатель сказал: ты, мол, Федор, давай-ка в
базовое ПТУ готовься. Тебе с твоим диагнозом даже техникум не светит, а так хоть плотником станешь, все
кусок хлеба.
Было обидно, потому что вообще-то Федор учился неплохо, троек совсем мало было. Особенно историю любил
и литературу. Но на плотника-таки выучился, устроился на работу в строительную шарашку, получил комнату
в общаге. Короче, жил. По интернатским меркам, неплохо.
РОЖДЕСТВЕНСКИЕ КАНИКУЛЫ
Именно тогда он научился не бояться конца года. Обычно в это время особой работы в СМУ не было, он
брал отпуск, запирался дома, готовил себе закуски побольше, закупал водки и числу эдак к двадцать шестому
объявлял себя временно отсутствующим в этом мире. Друзья-приятели знали, что в обычные дни практически
непьющий Федор на рождественских каникулах гуляет широко. Специально к себе не зовет, но если явишься
без приглашения – будешь и сыт, и пьян.
Плиточница-мозаичница Анжелка, давно поглядывавшая на положительного и обычно трезвого парня, как раз
и окрутила его в тот решительный момент. Когда однажды морозным утром Федька обнаружил себя лежащим под
открытой форточкой в родной общаге, оказалось, в комнате он не один. Цыганистая Анжелка была тут же, притащила
пива, рассолу огуречного дала хлебнуть, да так больше и не ушла. А через два месяца они расписались.
Пару лет спустя, как раз в декабре, они купили квартиру. К тому времени Федор стройку бросил, угадал в
первую челночную волну и вовсю таскал из Польши детское барахло и косметику, из Москвы продукты. Анжелка
сидела дома, претензий к мужу не имела никаких. На его ежегодные загулы смотрела легко. “Две недели кошмара,
зато остальное время – не мужик, а золото”, - хвасталась она подругам. Но в канун 93-го оказалось: зря
хвасталась. Федор тогда загрипповал, а в Москве его ждала партия товара, которую любой ценой нужно было
забрать до Нового года, и Анжелка, прихватив брата и отца, отправилась за товаром самостоятельно.
Возвращаясь, они растыкали продукты в Комсомольце и Федоровке, и прибыли к родному порогу тридцатого.
Тут-то и оказалось, дальше порога идти просто некуда. От их с Федором квартиры остались только прокопченные
стены. Пожар уничтожил все – от новой мебели до денежной заначки в четыре штуки баксов. Муж с тяжелыми
ожогами в реанимации, соседи с крупными денежными претензиями – в суде. И Анжелка не выдержала. С насмерть
похудевшим бледным Федором они встретились только через пять месяцев, в загсе, где их по обоюдному согласию
скоренько развели.
В ПОИСКАХ ИСТОКОВ
Окончательно рассчитаться с долгами и вновь подняться Федор смог только через четыре года. Спотыкался
и падал он с завидной регулярностью исключительно в период рождественских каникул. Тогда-то и появилась
в его жизни хваткая черноволосая Лариска, главной обязанностью которой было тушить непогашенные сигареты,
следить, чтобы запойному приятелю в особо острый момент не попался под руки денатурат, а по завершении
“отдыха” - бритва.
Однажды, вновь обнаружив себя на этом свете, Федор не выдержал и отправился туда, где не был с интернатских
времен: в психушку. Там вдумчивый бровастый доктор выслушал Федькину историю, оттянул ему веко, посмотрел
на ходившие ходуном руки и покачал головой: “Ты ж, парень, запойный. Смотри, очнешься один раз, когда
петля горло перехлестнет”. А насчет нового года покрутил головой, пощелкал пальцами и предложил побывать
в детском доме:
- Ты, вообще, туда как попал?
- Да, говорят, подкинули меня, большенького уже, лет трех.
- Мать не искал?
- Где ж ее найдешь? Да и незачем, вроде!
- А ты попробуй!
В детдоме, где как встарь пахло разваристой пшенкой, его встретили как гостя. Директор величал по имени-отчеству,
визиту не удивился и пригласил в кабинет кастеляншу, ту самую, что еще Федор бабой Машей называл.
- Э-э, милок, - сказала та, - ты ж у нас декабрьский, да? Помню, тебя под дверью вечером оставили. Пальтишко
совсем худое, осеннее, дак когда тебя нянька дежурная нашла, ты уж спал на крылечке, замерзал совсем.
В руках игрушечного Деда Мороза зажал – отнять никак не могли. А мамашка-то как виноватилась, тебя хотела
видеть, да ты уже вырос, уехал из интерната! Ты что, милый, с лица-то сошел? Ей, помню, воспиталка адрес
интерната давала, куда тебя перевели. Не встретились что ль?
МАМА-МАМА, ЧТО МЫ БУДЕМ ДЕЛАТЬ…
К вечеру Федор знал о своем прошлом все. У воспитательницы в записной книжке значился адрес матери.
В затрапезной прокуренной насквозь комнате рудненской малосемейки он нашел испитую, рано постаревшую женщину.
Черненькая, с россыпью родинок на щеке, тетка, услышав, кто он, села на старую табуретку, прижала руки
к груди и молчала долго-долго. А потом рассказала, как двадцать восемь лет назад, как раз под Новый год,
уехала в Москву с залетным видавшим виды северянином. Тот звал к красивой жизни: “Хоть столицу посмотришь,
какая она в Новый год!” Но звал ее одну, без пацана. Со спиногрызами, дескать, красоты не бывает.
Времени до отъезда оставалось в обрез, и тогда двадцатилетняя мама придумала выход: за час до отхода поезда
она привела Федьку к дверям детдома. А чтобы не ревел, сунула в руки пластмассового Деда Мороза. “Сказала
тебе: жди. Дед Мороз подарков принесет и много вкусного, - ровным голосом рассказывала эта чужая женщина,
которая, оказывается, была его матерью. Казалось, она не замечает слез, безостановочно текущих по ее щекам.
– Ты, сынок, меня не прощай, не надо. Я и сама себя не прощаю. Хотела было тебя найти, а потом подумала:
зачем? Только прошлое бередить. Живи счастливо, а про меня забудь. Не было у тебя мамки, и я – не мать.
Так получилось”.
Федор постоял еще, посмотрел на скорчившуюся у затрапезного стола, покрытого изрезанной клеенкой, женщину,
помолчал и вышел.
Следующий Новый год Федор Б. встречал в здравом уме и трезвой памяти. Впервые в жизни ни блеск мишуры,
ни бой курантов, ни запах хвои и мандаринов не будил в нем ничего, кроме легкой грусти и надежды на что-то
лучшее.
Немногочисленные друзья, неизменная Лариска, которая сокрушалась, что никогда ей в Новый год больше так
не заработать, и не старая еще сухонькая женщина с изможденным лицом – вот и вся компания, собравшаяся
в квартире вполне удачливого предпринимателя. Федору желали успехов в делах, большой любви, верных друзей…
“Ну а ты, мать, чего пожелаешь?” - повернулся он к женщине и улыбнулся. Та испуганно встала, повертела
в руках бокал с шампанским и робко сказала: “С Новым годом тебя, сынок!” А потом зарумянилась по-молодому,
и совсем уж тихо пробормотала: “Женись удачно, Феденька! И деток нарожай. Хочу на внуков посмотреть”.
Андрей ЗВЯГИНЦЕВ