«ХРОНИКИ ПРОВИНЦИАЛЬНОГО ЭССЕИСТА»-2

«Варшавский» альбом

В прошлый раз мы остановились на истории с пианино генерал-аншефа Лидберга, который получил земли в казахских степях и растворился потом вместе с семейством в водовороте событий смутного 1916-го года. Стародуб, уже в 80-х, вознамерился найти  инструмент, на который поначалу легкомысленно не обратил особого внимания.  Выяснилось, что к исчезновению генерала явно имели отношение известные во Всесвятском и далеких его окрестностях братья Ковалёвы.

Их семейство, между прочим, было не из бедных. Отец имел тучные отары овец. Вернувшиеся с германской войны сыновья, уловившие на солдатских митингах дух грядущих кровавых перемен, родителю посоветовали отбыть от греха в Ростов. В этом городе много позже один из братьев был застрелен. Но в буйные 20-е годы дома Ковалёвы создали отряд в 300 сабель и вершили свою справедливость. Лидберг, видно, не вписывался в задуманный ими миропорядок.

Пианино, символ буржуазного комфорта, переместилось сначала в дом одного из братьев в Анновке и, наверняка, потом пережило не одну реквизицию. Когда Стародуб кинулся искать его в том детском саду, из которого инструмент брали для любительского спектакля, выяснилось, что хлопоты напрасны. Приезжали вроде музыканты какие-то из Кустаная, положили на «Фримлер» глаз и объявили, что забирают его для музея. С тем и отбыли. Стародуб потом не поленился зайти в краеведческий музей. Фисгармонию видел, а «свое» пианино – нет.  

В коллекции руководителя Сарыкольского отдела образования это не единственная «вещественная» история.

- Мне  дети, - вспоминает Стародуб, - вечно несли все хоть сколько-нибудь необычное. Я, когда про это рассказываю, не могу удержаться от цитаты. Помните – «Тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца…  В начале 80-х сын Андрей притащил «тяте» альбом, который мы стали называть варшавским. В то время в Урицке был строительный бум, рушили землянки, возводили на их месте новые дома. Мой с приятелями крутился на развалинах. И однажды увидел, что прямо из стены торчит уголок чего-то, похожего на фотоальбом. Вытащить его оказалось непросто – альбом в стене явно прятали.

Когда дома Стародубы начали листать его, они вернулись на целый век назад. С неплохо сохранившихся фото смотрели в социалистический день мужчины в сюртуках, женщины со сложными прическами, ангелоподобные дети. Кое-где можно было разобрать надписи – «Прянишников (с «ятем») Алексей М.», «баронесса Гинзбург», «выпускник Санкт-Петербургского университета», на обороте детского снимка стояло «Варшава». Скажем сразу, никаких биографических концов для персонажей варшавского или питерского альбома за эти годы найти так и не удалось. Есть предположения, что семейную реликвию захватил в Казахстан кто-то из ссыльных. И представляла она для человека реальную опасность, потому прятали альбом так тщательно.

Уходящая натура

Иногда, по словам Валерия Стародуба, его неуёмное любопытство «выстреливает» довольно неожиданно. Идёт он как-то по улице и замечает, что, несмотря на раннее утро и мощный ночной буран, у одного из домов все уже очищено и дорожки отбиты. Наводит последний лоск человек пожилой, но с поразительно прямой спиной. Работает методично, как машина. Потом выяснилось, что выучка у него сталинских лагерей, сидел «на Воркуте» с 1937-го по 1946-й год. Много чего порассказал Стародубу бывший заключённый «чёрного», то есть одного из самых беспредельных, северного лагеря. Про закон жизни, например, который выражался предельно простыми формулами «котел 3:3», «котел 2:2». В переводе на человеческий язык: сколько норм, скажем, на лесоповале выработал, столько раз в день допущен к спасительному котлу. А за одну норму полагался лишь 200-граммовый кусок хлеба. Это воркутинской-то зимой.

Когда в Российской Федерации начали реабилитировать бывших политзаключённых, понадобилось собирать справки, доказывать и добиваться. Делал это за чужого деда Стародуб. По райцентру пошла слава, что есть «мужик, который пишет» и к которому можно обратиться. Пришёл еще один старик. Сидел под Новосибирском вместе с конструктором Туполевым, был там электриком, строил самолёты. В разговоре, признается Стародуб, уснащал речь такими техницизмами, что его, физика, оторопь брала. Получил человек в свое время 10 лет лагерей плюс «5 лет не бухти», то есть поражения в правах. В компании с ними был сиделец, который потом  министром стал. Они даже встречались на воле, и советский чиновник спрашивал бывшего коллегу: «Ну, чего тебе дать?» Тот попросил… бензопилу. Дали две.

Стародуб, между тем, в своих писаниях дошёл до ФРГ. Он неплохо знает немецкий. А слава непревзойденного «писарчука» его не оставляла. Пенсионерке, которую  девочкой угнали в Германию, он пытался «добыть» у немецкого правительства положенные деньги. Женщина не помнила ничего из необходимых сведений: ни населённого пункта, куда доставили, ни человека, у которого работала. Пан Добаш – и только. Стародуб писал и писал, дошёл до Бреста, где был фильтрационный пункт. Безрезультатно. И тогда он  просто сочинил обращение к немецкой стороне.

- Наверно варварски насилуя грамматику, - говорит он, - написал, что я, государственный служащий, ручаюсь за то, что Варвара Рогоза действительно была угнана в Германию. Что сейчас у неё болен муж, и она очень нуждается в этих деньгах.

Немцы оценили порыв и поручительство, пособие было положено в размере более 400 евро.

Отпущение грехов

Одна из программ Стародуба-рассказчика называлась «Святых людей не бывает». В ней он вовсе не ниспровергатель авторитетов, а человек, который узнал и понял, что может толкнуть на особенный, даже осуждаемый поступок.

В Ананьевке жили двое, которые всю жизнь скрывали, что совершили убийство. Это было до войны, в годы репрессий, которые ужасали население своей непредсказуемостью и неотвратимостью. Раз в неделю, а то и чаще, в Ананьевку приезжал «чёрный ворон», увозил людей. Никто не возвращался. И никто не знал, за что берут. Шептались, что есть в селе стукач.

Как-то ночью двое мужиков чистили дермень, ручную мельницу. Устали, заварили из мучных обсевков похлебку. И один сказал, мол, до чего живём плохо, жилы рвутся. А другой ответил – спасибо Сталину. Тут же что-то зашуршало наверху, и показалось,  кто-то спрыгнул с крыши. Выглянули – действительно, убегает в ночи человек. Они – вслед. Смертельный был бег. Преследователи знали: не догонят, он их сдаст, и тогда конец. Убегавший понимал: настигнут – убьют. Он споткнулся на обледенелой дороге. Мужики задушили его голыми руками.

Один из них погиб в Отечественную. А второй, прожив долгую жизнь, никак не мог умереть. В деревне про такое говорят: Бог не принимает. Умаявшись, старик велел собрать родню и рассказал о смертном своем грехе. Потом сел на завалинку, покурил. И отошёл с миром.

Открываясь людям, вечно мечущимся в вихрях великих событий и тягучих будней, история становится лучшей исповедницей. И прощает.

Галина КАТКОВА

версия для печати  
отправить статью по e-mail