[an error occurred while processing this directive]
КАК Я БЫЛА АКТРИСОЮ
“Ты именно то, что мне нужно”, - заявил чудаковатого вида человек, когда мы впервые встретились. Меня это не особо воодушевило, как, впрочем, и его вид: старая майка, штаны цвета хаки, огромный рюкзак за спиной. Но сняться в кино… Тем более, что моя роль, по заявлению самого режиссера, была самой лучшей – чистейшее существо, юная героиня романа Рея Бредбери “451 по Фаренгейту”, книгоманка Хана.
“Будь готова к тому, что я буду кричать на тебя на съемках, это обычные издержки творческой работы”, - так меня морально готовили к съемкам. Как выяснилось, всю жизнь мой режиссер мечтал экранизировать именно этот роман. Теперь благодаря тому, что его друг детства стал удачным бизнесменом, ему удалось приступить к реализации мечты. А все прежние шедевры на эту тему – ерунда. “Я сниму в сто раз лучше”, - был уверен он.
И вот они – первые шаги навстречу искусству, искусству лжи и позерства. На самом деле, вовсе не сложно ходить перед камерой, говорить при этом какие-то слова и стараться не нервничать, когда режиссер ежесекундно указывает, куда смотреть, какой ногой шагать, моргать или не моргать, поднять руку или опустить и т. п. Чувствуешь себя марионеткой в руках кукловода. Самое ужасное, что одно и то же приходилось повторять не два и не три раза, а десять и больше. Дубль за дублем: то на лице должен быть неподдельный интерес, то возмущение, воодушевление, умиление и так до бесконечности, пока не получится более или менее естественно (чувствовала я себя отвратительно, корчась перед камерой).
Но крутиться перед камерой в лесу мне пришлось достаточно долго, так как фильм снимался в обеденные перерывы и далеко не каждый день. В другие дни снимали другие сцены с такими же, как я, непрофессиональными актерами. И, наконец, настал день, когда мне надо было самоотверженно сгореть на костре. Самое интересное, что гореть я должна была в своем сценическом костюме (легкая блузка, юбка и соломенная шляпа) декабрьским морозным вечером. Мы пешком выбрались в поле, режиссер привел нас к руинам дома, куда и велел всем зайти. С собой он притащил три связки газет и мешок с книгами. Из них планировалось соорудить костер. Так как на расчистку съемочной площадки от снега потребовалось бы слишком много времени, костер решили соорудить на заранее приготовленном столе.
Меня поставили спиной к обитой книгами и свастикой стене. Сначала факелом зажгли книги, а затем и костер на столе. Моей задачей было стоять среди двух огней, смотреть прямо перед собой, не двигаться и не моргать. Дым попадал в глаза, они слезились, и приходилось часто моргать, от огня стало жарко. Оператор не переставал снимать со всех ракурсов и со всех сторон, и все это сопровождалось недовольными выкриками режиссера. Пока я терпела все это великолепие, я успела поругаться с режиссером, своей сотрудницей и главным героем. Наконец мне удалось урезонить неугомонного режиссера, то есть убедить, что я сгорела…
Каково же было мое состояние, когда мне сообщили, что сцена была снята неудачно и ее придется переснимать. Пришлось гореть снова. Только на этот раз условия съемок были чуть получше – собственная квартира маэстро, при этом вообще без огня. По импровизированной лестнице из скамеечек, тазиков и книжных полок, усыпанных книгами и газетами, мне надо было подняться к потолку. Делала я это раз пятнадцать-двадцать и задом, и передом, и босиком, и в шлепках. На этой сцене мой первый и наверняка последний актерский опыт закончился.
Теперь у меня нет любимых актеров и актрис, нет любимых фильмов. Каждый раз, когда я смотрю кино, я думаю о том, сколько времени ушло на его съемки, сколько раз героине пришлось повторить одну и ту же фразу. Вот оно, главное из искусств…
Ольга ЗИБЕРТ
[an error occurred while processing this directive]